вернуться
на главную страницу

Маргарита Прошина

ВАРИАНТЫ

рассказ

Голос звучал ниоткуда, напоминал скрип двери, но не дверь же сообщала, впрочем…
- Сия секунда светом стонет, что вам, Дина Ушеровна, пора туда!
Дневной свет из высокого трёхстворчатого окна разделяет наискось на две части довольно просторную комнату, сине-зелёные шторы максимально раздвинуты по обеим сторонам, глубокое кресло повёрнуто к окну таким образом, что профиль Дины Ушеровны чётко освещён, подчеркивая горбинку тонкого носа, дугообразную бровь, ресницы, линию подбородка, взгляд её направлен в окно.
- Возможны ли варианты?
- В жизни вариантов множество, но человек, который выбрал один вариант, становится мастером…
- Яркий беззаботный, полный открытий прекрасный мир детства! Именно на такое детство имеет право каждый ребёнок, но далеко не все взрослые способны на любовь и ответственность по отношению к детям. Дети все ангельски чисты, как восклицает Константин Бальмонт в стихотворении «Гимн солнцу»: 

"О, дети Солнца, как они прекрасны!"
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта. 

Как это теперь ни странно для меня, но ведь ясно, что каждый без исключения человек был ребёнком. А вот куда исчезают эти чистые создания спустя годы!? Этот вопрос не даёт мне покоя на протяжении многих лет. Откуда это неизбывное хамство, трепет перед власть имущими, неиссякаемая жажда к накопительству? Ни опыт предшественников, ни знание конечности жизни ничему не учат. Нет. Оказывается, не все хотят стареть, поэтому, как мухи, гибнут в молодости. И это - факт социальных передряг. Так вот, до старости глубокой доживают мудрецы.
- Мудрецы… - эхом прокатилось по углам.
- И всё же., пора туда!
- Куда? - с дрожью страшной догадки спросила Дина Ушеровна.
- Туда!
- Неужели?! Человек родился, пожил, и вдруг его поймала старость, - произнесла Дина Ушеровна. - Он не ожидал, что и с ним это случится. Не дают покоя мысли о старости. Каждого человека ожидает старость, хотя некоторые и не доживают до неё. Старость, думаю я, надо принимать смиренно. Но я заговорила не о простой, конечно, старости, а о старости творческих людей. Тогда проще исполнять своё назначение, не разбрасываясь на пустяки, а изо дня в день исполнять свое предназначение: писателю писать еще интенсивнее, художнику подтверждать свой оригинальный почерк, композитору уходить ещё дальше в свой звучащий мир… Старости надо сказать «да», принимать её дары, и быть самим собой. В старости понятно, что быт и материальные ценности ничто, творчество и искусство - вот что составляет радость каждый миг. И всё будет хорошо...
Белые волосы, можно было сказать «седые», но они именно совершенно белые, и в этом подчёркивается стиль естества, аккуратно подрезаны чуть выше плеч в стиле «каре», прихвачены над левым виском едва заметной серебряной заколкой, открывают в лёгких морщинках лоб, худую шею, подчёркивают линию всё ещё крепкого подбородка, по которому можно предположить, что Дина Ушеровна обладает решительным характером.
- Какое странное отчество - «Ушеровна»…
- И ничего странного… Читайте ревизские сказки… Ушер-Бер… Мой пра-пра и много раз прадедушка…
- Сие нам доподлинно известно. Ушер-Бер… в сказках ревизии 1860 года обнаружен в Ашерском уезде...
- И отец был Ушер Борисович…
- Это просто ох и ах…
И тут как будто с неба ангельским голосом было пропето:

О доме Ушеров Эдгара пела арфа.
Безумный воду пил, очнулся и умолк.
Я был на улице. Свистел осенний шелк…
И горло греет шелк щекочущего шарфа…

- О доме Эшеров там должно быть…
- Это не имеет никакого значения… Кто-то говорит Ашеров… Всё прикрывает изначальное…
- Возможно…
- Моя докторская об этом…
- О чём?
- Об Ушерах, Ашерах, Эшерах, Ошерах… о блоковом строении языков…
- Вы хотите сказать, что язык строится так же, как пирамиды?
- Естественно, иначе быть не может…
Тут послышался другой голос, напоминающий шуршание колес машины по асфальту:
«Опять с банальной унылостью пробили часы. Время шло в арифметической прогрессии: восемь. Уродливое окошко оказалось доступным закату: сбоку по стене пролег пламенистый параллелограмм. Камера наполнилась доверху маслом сумерек, содержавших необыкновенные пигменты. Так, спрашивается: что это справа от двери - картина ли кисти крутого колориста или другое окно, расписное, каких уже не бывает? (На самом деле это висел пергаментный лист с подробными, в две колонны, "правилами для заключенных"; загнувшийся угол, красные заглавные буквы, заставки, древний герб города, - а именно: доменная печь с крыльями, - и давали нужный материал вечернему отблеску.) Мебель в камере была представлена столом, стулом, койкой. Уже давно принесенный обед  (харчи  смертникам  полагались директорские) стыл на цинковом подносе. Стемнело совсем. Вдруг разлился золотой, крепко настоянный электрический свет…»
Очевидно, что Дина Ушеровна погружена в себя, но периодически взгляд её устремляется вдаль. Да и возраст всего профиля, выражение сомкнутых губ, шелковистость освещенной части волос выглядит живописно. Встряхивает головой, минорная улыбка озаряет лицо, взгляд неспешно перемещается по комнате. Она как будто пытается что-то вспомнить - на большом синем диване с множеством подушек взгляд не задержался, а вот на качественной копии «Сирени» Врубеля внимание определённо сосредоточилось, так же, как и на приоткрытой двери в комнату. Дина Ушеровна прерывисто с тихим посвистом вздохнула, провела полусогнутым указательным пальцем правой руки, на котором блеснуло кольцо, по веку глаза, смахнув то ли слезу, то ли волосок, далее посмотрела на стену с полками книг. Потом она вновь уставилась в окно, подняла глаза вверх, на массивную бронзовую люстру, плафоны которой в виде цветка лилии смотрели вниз, но не встала, чтобы включить свет, а повернулась в сторону левой стены посмотрела на комод, уставленный безделушками и разнообразными флаконами, которые отражались в овальном зеркале в раме из красного дерева, висящем над комодом, затем взмахнула левой рукой, как бы отгоняя какое-то навязчивое видение, и вновь повернулась к окну, провожая уходящие лучи света.
- Что ты, Эличка, сказала? - с трудом прошептала Дина Ушеровна.
Эля не без удивления пожала плечами и повторила вопрос:
- Ты красивая, как богиня. была?
Дина Ушеровна заговорила как бы о другом:
- Не хочешь ритму повиноваться, так всё равно он тебя затянет, и будет день, и будет ночь, и будет детство, и будет старость. Так было и так будет. Как важно наполнить течение дней смыслом, задать ритм, соответствующий моим желаниям и потребностям в самовоспитании, развитии. Постоянные повторения и занятия чтением, творчеством - верный путь к достижению результата и обретение мастерства.
- Ты прекрасная мастерица…
- Да, родненькая, «мастерица виноватых взоров», - рассмеялась Дина Ушеровна, глаза ее засияли от воспоминаний. - Была красивая… Говорят, даже очень. Отгоняла поклонников, как назойливых мух. А еще была добрая и умная, и щедрая, и верная…
- Что ж тогда твой муж от тебя ушел к другой? Неужели она была лучше тебя? - вглядываясь в Дину Ушеровну, робко спросила Эля.
Муж, муж, муж…
Уж солнечные лучи, постепенно проникая в спальню, освещают старушку, погружённую в глубокий сон, она обхватила руками подушку, на морщинистом лице румянец, жаждущие влаги губы слегка вытянуты, желая припасть к источнику воды. Шторы отсутствуют, лишь ветви дерева, препятствуя свету, создают игру естественного сочетания света и тени, достойное кисти живописца. Старушка лежит на солидной дубовой кровати, простыня скомкана, часть её спадает почти до пола, что свидетельствует о беспокойстве спящей, которая лежит в пол-оборота спиной к стене, на её лице четко видны морщины, свидетели переживаний и возраста, она расположена на краю кровати, тело её как бы несколько напряжено, поглощено невидимыми событиями, глаза закрыты, правое плечо и голова прижаты к подушке, короткие, снежные волосы с короткой стрижкой обнажают правое ухо, на мочке которого чётко видно отверстие для серёг, по нему очевидно, что хозяйка любит тяжёлые старинные украшения, светлая ночная сорочка сливается с простынёй, лишь тень намечает едва заметные линии разделяющие их, скрывая тело более, чем наполовину, бледно-розовое покрывало скрывает ноги, по его складкам можно догадаться, что свидетельствует об эмоциональных переживаниях спящей, обнажённая лодыжка правой ноги, атласная подошва и пяточка, напоминают о том, что старушка любит себя, своё тело, холит и лелеет его. Поза спящей создаёт впечатление человека, который находится в иллюзорном мире.
Возможно, старушке снятся те, кого любила, о ком мечтала, молилась с кем было так уютно и светло, но постепенно покинули родители и лишь во снах с тех пор приходят редко дивным виденьем, похожим на туман, оберегая от невзгод. За секунду до пробуждения перед старушкой возникает образ парящей на фоне сине-василькового покрывала раскинувшей руки женщины в венке из цветов, сквозь фигуру которой едва заметно просматривается образы мужчины и женщины, может быть, это её родители явились ей, чтобы дать какое-то важное утешение или напутствие, а возможно это образы возлюбленного и подруги, которой она доверяла сердечные тайны в минувшей как лёгкое облако жизни, а возможно, что это картинки минувшей жизни мелькают одна за другой, органично вписываясь в прозрачные силуэты, парящие над ней, ведь большинство людей, с которыми ей так хотелось бы продолжать жить, уже по ту сторону.
У кровати на невысокой простой продолговатой подставке-когтеточке свернулся верный персиковый кот, вместе с совпадающей с ним по цвету подставкой, похожей на лежанку, они выглядят как законченная художественная скульптурная композиция.
На мягком стуле с изогнутой спинкой напротив кровати лежит одежда - платье, нижнее белье и мелкие её детали хаотично сброшены хозяйкой. За изголовьем - столик на резных ножках.
Через стекло видна голова мужчины в шляпе, неужели бессонница привела её поклонника в столь ранний час рассвета в надежде встретить день с любимой, или он просто любуется ею, погружённой в глубокий сон, тайно.
- Какой уж? - встрепенулась Дина Ушеровна.
Где-то в углу отозвалось: муж, муж, муж…
- Да от тебя ушел твой муж к другой? Она, что, лучше тебя была? - повторила Эля.
- Лучше, хуже? Разве это так важно, деточка? Просто у нее было то, чего у меня никогда не было и быть не могло.
- Что же это?
- Он принадлежал ей, понимаешь? А она ему. Они были так созданы Богом. Сразу вместе. Одновременно. Такое бывает…
Дина в молодости была настоящей восточной красавицей с тёмными глазами с длинными бархатными ресницами и дугообразными бровями, несколько длинноватым, но тонким носом, который вместе с изящным овалом бледного лица, которое вспыхивало румянцем, когда она волновалась. Она никак не могла избавиться от привычки покусывать губы, волнуясь. Руки её с длинными тонкими пальцами жили как будто сами по себе. Она свои слова как бы подчёркивала жестами для убедительности. Правнучка выросла копией бабушки…
Луч солнца переместился на глаза спящей, она шевельнула правой рукой, пытаясь спрятаться от него, повела плечом и открыла глаза. Перед ней на стуле вместо оставленной на нём одежды сидела светлокожая девушка с тёмными глазами-хамелеонами, цвет радужки которых менял свой оттенок с тёмно-зелёного до орехово-коричневого в зависимости от поворота головы, которую незнакомка постоянно перемещала, разглядывая обстановку. Старушка с недоумением уставилась на неё, пытаясь понять, где она находится, затем прохрипела нечто невнятное, незнакомка повернулась и посмотрела на неё с интересом и широкой улыбкой во весь рот, как будто демонстрировала идеально ровные зубы невероятной для Дины белизны.
- Доброе утро, Дина, - сказала она ласково.
- Простите, я вас не знаю, где я?
- Дина, ты - дома, в своей постели, а я Эля, правнучка твоя, не узнаёшь?
- Эля, - старушка сощурилась и впилась взглядом в юное создание пытаясь увидеть в ней ту прелестную девочку, с которой она ходила в зоопарк какое-то количество лет назад. Но её правнучка была так похожа на неё в детстве, и выглядела как восточная принцесса, а у этой незнакомки волосы были длинные, распущенные медово-коричневого цвета.
- Да, я - Эля…
- В старости кажется, что жизнь проскочила незаметно, Дина Ушеровна на мгновение остановилась, а затем продолжила: - В памяти вспыхивают отдельные яркие картины пережитого, по коже пробегают мурашки при мысли о том, сколько десятилетий испарились из памяти! Да, всё происходит незаметно для глаза. Я всё чаще произношу слово «незаметно». Сколько раз со мной происходили удивительные случаи, которые, мне так казалось, забыть невозможно. Увы, остались только размытые пятна. В настоящем никак невозможно оценить масштаб события. Время, неумолимое время уносит от нас происходящее в небытие. Я в беспечной юности и легкомысленной молодости жила исключительно настоящим и своими утопическими грёзами. Но я всегда читала, восторгалась нашими классиками, пытаясь переносить отдельные моменты художественной жизни героев, их поступки в свою жизнь. Понимание того, что только в тексте сохраняется жизнь, что нет ничего более правдивого и реального, чем художественная литература, пришло ко мне через прожитые, смытые рекой времени годы. Но я всё же пришла к тому выводу, что заметность создает только записанное, зафиксированное. Например, мой собственный текст, перечитывая который, видишь состояние моего сердца в разные периоды жизни.
- Мы ведь разговаривали с тобой по телефону несколько раз, договорились, что ты будешь меня ждать… - произнесла Эля медленно и чётко.
- Эличка, приехала, конечно, я всё помню, - торопливо сказала Дина, голова её кружилась, слова, как листья на ветру, никак не хотели слушаться, она попыталась улыбнуться, но вместо этого сказала, - а как ты сюда попала?
- Как мы с тобой договорились. Ты же мне дала ключи… Я прилетела в Шереметьево рано утром, чтобы тебя не беспокоить, я решила, что лучше поступить так…
- Лучше, разумеется…
- Я же в прошлом году, на Новый год, была у тебя, - сказала Эля, - и мы договорились…
Дина Ушеровна мечтательно отозвалась:
- В январе 1919 года Набоков пишет в стихотворении «Новый год»:

"Скорей, - мы говорим, - скорей!"
И звонко в тишине холодной
захлопнулись поочередно
двенадцать маленьких дверей...

Зажигаются окна и ложатся, с крестом на спине, ничком на темный снег. Тишину населённой ёлками новогодней ночи нарушает лишь скрип шагов. Вот вспыхивают гигантские иллюминации детства, составленные из цветных электрических лампочек - сапфировых, изумрудных, рубиновых, глухо горящих над отороченными снегом карнизами домов. Идёт косой снег и, если зацепиться взглядом за снежинку, спускающуюся мимо окна, можно разглядеть её неправильную форму. Снег забвения застилает воспоминания сплошной белой мутью. При попытке набрать в горсть снег полвека жизни рассыпается морозной пылью…
- А когда я вылетала из Нью-Йорка, - продолжила Эля, - шёл дождь…
Дина Ушеровна оживилась, подхватила:
- Набок Набоковым свалено небо. Рушилась ночь за окном, «дикое, бледное блистание летало по небу». Стоило мне подумать о том, что у Набокова дождь перекошенный, тревожный, как именно гроза с молниями на полнеба переворачивает всё вверх дном. Ливень не унимался. А вот «Пасхальный дождь»: «Жозефине казалось, что дождевая прохлада течет по ее жилам, она не могла оторвать глаза от струящегося неба - и дышащий, млеющий дождь был так приятен, так умилительно вздрагивал лист, что захотелось ей смеяться, смех наполнил ее, - но еще был беззвучным, переливался по телу, щекотал нёбо - вот-вот вырвется сейчас...». За окном дождь постепенно стих, а на востоке появилась ослепительная полоса…
Эля пояснила:
- На такси приехала прямо к тебе, и вот уже около часа жду, когда ты проснёшься.
- Конечно, я всё помню! Как я рада, что ты уже здесь, детка. Какая ты взрослая, какая красавица!
- При этом, как говорят родители вылитая ты в молодости…
Дина Ушеровна в это время блуждала взглядом по книжному стеллажу.
- Вон на полке стоит ничем не примечательную книга в бежевом самодельном переплёте, без всяких опознавательных знаков. Мысленно переношусь в восьмидесятые годы. Те тоталитарные годы страны «Нельзя», когда нам практически всё было «нельзя» и «не положено». Поэтому мы с особым рвением, восторгом, азартом стремились за «самиздатом», который был для нас «лучом света в тёмном царстве». Так у меня с тех времён хранится эта книга: Владимир Набоков «Лолита». Односторонний ксерокс с издания издательства «Ардис&Анн Арбор» с предисловием доктора философии Джона Рэя, написанном в 1955 году. Я же писала о Набокове только спустя десятилетия. В Набокове важна не «изюминка», которую вычитывали многие нетребовательные читатели, а форма, как это написано. Почувствуйте высокий стиль мастера: «Конечно, в силу старомодных европейских навыков я, Жан-Жак Гумберт, принял на веру, когда впервые ее увидел, два с половиной месяца тому назад, что она так непорочна, как полагается по шаблону быть "нормальному ребенку" с самой той поры, когда кончился незабвенный античный мир с его увлекательными нравами».
Спасибо «Самиздату», который и составляет сейчас гордость литературы, а советская «секретарская» писанина, издаваемая в те запретные годы миллионными тиражами провалилась в тартарары.
- Удивительно! - воскликнула Эля.
- Бледно-сиреневая тяжёлая скатерть, - начала Дина Ущеровна, - украшающая круглый стол. Лёгкие кремовые занавески, по которым как бы небрежно рассыпаны фиалки. Светильник, имитирующий абажур. Всё это я вижу как бы со стороны. Стол накрыт для завтрака на четыре персоны: высокий белый фарфоровый кофейник, с изогнутой ручкой в сочетании со сливочником стоят на таком же фарфоровом подносе. Квадратные белые тарелки, приборы, ваза с фруктами, пирожные, блюдо с сырами на любой вкус, изящная резная хлебница с аппетитными булочками разной формы - создают впечатление торжественности и парадности трапезы. Самое удивительное, что я совершенно чётко вижу себя со стороны в компании с Владимиром Набоковым, Сергеем Рахманиновым и моей школьной подругой Наташей Мартовой, о которой я многие годы ничего не знаю, слышала, что она вроде бы уехала в Канаду. Мы весело болтаем, смеёмся, как будто знакомы много лет. Картинка настолько реальная: занавески слегка колышутся на окне, которое приоткрыто на зимнее проветривание, я даже чувствую запах кофе. Набоков просит меня передать ему сливочник. Я исполняю желание мастера…
Они обе рассмеялись, старушка же теперь внимательно вглядывалась в лицо незнакомки, потому что воспоминания были такими смутными, нечёткими, что она не хотела этого показывать, чтобы Эля не подумала, что у неё с головой серьёзные проблемы. Она вглядывалась в лицо правнучки: да её бархатные ресницы, дугообразные брови, несколько длинноватый, но тонкий нос, изящный овал горящего румянцем от волнения бледного лица, знакомая привычка покусывать губы, такие же, как у неё, руки с длинными тонкими пальцами, только покрытые ужасным чёрным лаком. Правда, очень простенько девочка одета - потертые джинсы, футболка с непонятным узором и нечто похожее на спортивные тапки с невероятно толстой подошвой.
- А помнишь… - начала Эля.
- Помню, - не зная, что она помнила, прервала правнучку Дина Ушеровна, и продолжила: - Ну, кто может пригласить на казнь? Конечно, Набоков. Кто так мастерски, играючи жонглирует словами? Он - Владимир Владимирович! «Итак - подбираемся к концу. Правая, еще непочатая часть развернутого романа, которую мы, посреди лакомого чтенья, легонько ощупывали, машинально проверяя, много ли еще (и все радовала пальцы спокойная, верная толщина), вдруг, ни с того ни с сего, оказалась совсем тощей». Предвкушая удовольствие от чтения и наслаждения стилем, мою ягодки. Вот они вишенки-черешенки, лежат на блюде, капельки воды на них - то ли слезинки, то ли коровки божии. Лежат они дожидаются, когда же я, филологиня, нырну в увлекательную игру слов и мыслей, погружусь в желанную толщину романа сего, поглощая незаметно сладкие, сочные ягодки липкими пальцами. Приглашаю черешенку по фамилии Ушерова на казнь! Будьте любезны.

Дине Ушеровне Ушеровой, доктору филологических наук, на днях исполняется 90 лет, за окном 2020 год. Она родилась в Москве, училась в Педагогическом институте с 1948 по 1953 год, отец, профессор, вернулся после амнистии 1956 года, мать её работала младшим научным сотрудником в геологическом музее, Дина очень воспитанная девочка, выросла настоящей красавицей, но личная жизнь складывалась непросто. Муж ушёл к другой, когда дочке было четыре года, но они сохранили дружеские отношения, Дина вышла замуж, когда дочка училась в 9-м классе, муж был старше её лет на десять, теперь она - вдова. Дочь живёт в Америке, у неё семья и тоже дочь Валерия, и правнучка Дины Ушеровны Эля, которая родилась и выросла в штатах, сейчас ей 22-23 года, она прилетела к прабабушке на Юбилей.
- А правду говорят, что когда-то ты была красивая, как богиня? - спрашивает Эля.
Ответа не последовало.

"Наша улица” №271 (6) июнь 2022